Пятнадцать лет, ему осталось пятнадцать лет жизни. Максимум двадцать. А значит, и мне тоже. Я катастрофически не успеваю родить ему, воспитать и поднять троих детей. А внуков своих мы так и не увидим.
У нас будет большой светлый дом с камином и садом, к нам будут ходить в гости наши родственники и друзья, мы будем радоваться жизни и радовать друг друга каждый день. Мы будем счастливы.
Но однажды я проснусь и увижу, что он задыхается, хватаясь за грудь, и зовет меня по имени. Скорая увезет нас куда-то в больницу, меня вежливо, но твердо усадят в приемном, а его увезут от меня в реанимацию. А потом будут капельницы, дыхательные аппараты, кардиографы, пижама и иглы в венах и эти корректные, но неумолимые люди в халатах.
И его глаза. Закрытые глаза. Я буду часами, днями вглядываться в них, но они не откроются, не узнают меня радостно, не позовут меня. И руки, руки беспомощны и тонки, как у фарфоровой статуэтки. Его лицо станет чужим, неродным, будто меня и не было в его жизни.
Я буду плакать молча и в голос, буду звать его, умолять, чтобы вернулся, чтоб не оставлял меня одну, чтоб хоть на час пришел в себя, хоть на минуту, хоть на миг, чтоб только взглянул на меня. Буду молиться богу, угрожать ему, проклинать его, но ничего не изменится. Ведь срок, и я об этом знала.
И когда срок настанет, я буду с ним. Я не буду больше рыдать, я отпущу его душу, только на ушко ему шепну, чтобы подождал меня у порога, я скоро приду к нему. Закончу земные дела и приду. Я ведь у тебя сильная и умная, я справлюсь одна.
Господи, ну вот я и оплакиваю его загодя. Разве так можно? Но пятнадцать лет, всего пятнадцать лет... Как мне без него?